Здесь возникает важный вопрос об "абсолютных" нормах в эстетике. Следуетли считать, что "мое" мнение в принципе ничем не хуже, чем "ваше", хотямой вкус может показаться вам плачевно неразвитым и ограниченным? Я полагаю,что в эстетике есть абсолютные нормы, которые могут меняться только постепенно,в течение веков. Современная демократичность моды представляется мне нигилистическойи порочной, основанной на желании так или иначе нанести удар эстеблишменту.Я придерживаюсь того взгляда, что существует непрерывная традиция в системеэстетических ценностей, так же как и этических. Развитие этих традиций- процесс итерационный, развивающийся болезненно и медленно, от века квеку и от моды к моде, опираясь, как и наука, на опыт прошлого. Как иначевообще могла бы возникнуть цивилизация со всей ее системой ценностей?

Другой спорный тезис можно сформулировать так: положим, что такие повседневныепредметы, как греческие амфоры, прекрасны в некотором абсолютном смысле,но сознавали ли это сами греки? По этому поводу я хочу привестиодно замечание из передовой статьи газеты "Таймс": "Хороший шрифт долженбыть похож на чистое стекло - с его помощью можно видеть все, не замечаяего самого. Но если мы вдруг обратим на него внимание, то тут должны проступитьприсущие ему черты красоты и элегантности, не бросающиеся нам в глаза самипо себе". Я думаю, именно этим объясняется тот феномен, что многиеизделия получают эстетическое признание лишь после того, как они выходятиз обыденного обихода. Но это вовсе не означает, что при использованииони не обладали абсолютной и непреходящей красотой.

Восемнадцатый век породил промышленную революцию. По-моему, важно отметить,что многие ее лидеры не шли на поводу у обывателя, это были тонко чувствующиелюди с развитым и взыскательным вкусом, люди типа М. Боултона (1728-1809)и Дж. Веджвуда (1730-1795). Созданные ими предметы удивительно красивы,а сами они являют собой образец предпринимателя того времени. Однако, ядумаю, черные силы промышленной революции породили не этика и культураклассицизма XVIII в., а алчность и пошлость, которые лежат вне этики.

Уродливость не является атрибутом ни продукции массового производства,ни машин, ее выпускающих. Первые машины для по-настоящему массового производства,например оборудование для изготовления блоков, установленное на Портсмутскойверфи Марком Брюнелем около 1800 г., и внешне привлекательны, и производительны.Именно на этих машинах изготовлены были миллионы блоков, необходимых паруснымсудам времен наполеоновских войн и еще долгие годы спустя. Они сбереглиогромные средства, ибо блоки - дорогая вещь, а только одному военному кораблюих требовалось около полутора тысяч. Некоторые из этих механизмов можноувидеть теперь в Музее науки (рис. 158), но очень многие из них все ещепродолжают служить в Портсмуте, вот уже 180 лет обеспечивая теперь, правда,уменьшившиеся потребности современного флота в блоках. Не только машины,но и их продукция, сами блоки - солидные и красивые вещи. Не знаю, можноли назвать блок прекрасным, - это зависит от точки зрения, - но нанего действительно приятно смотреть.

Рис. 158. Впервые оборудование для действительно массового производства былоустановлено в доках Портсмута и предназначалось для изготовления блоков. Какмашины, так и сами блоки выглядят привлекательно, вероятно, их можно считать икрасивыми.

Марк Брюнель, отец известного Изамбарда Кингдома Брюнеля, был французскимэмигрантом-роялистом; по общему мнению современников, он был очаровательнымчеловеком; гораздо более сердечным, чем это свойственно людям того круга,к которому он принадлежал. Но в манерах, поведении, обращении, костюмеон оставался французским аристократом старых времен. Даже старомодное платье,в котором он ходил, очень ему шло. "При первой встрече я был совершенноим очарован, - писал о нем один из современников. - Меня восхищалов старом Брюнеле разнообразие его интересов и его любовь или, вернее, пылкаясимпатия к вещам, которые он не понимал или не имел времени изучить. Нобольше всего я восхищался его подкупающей простотой и немногословием, егобезразличием к явным барышам и его гениальной рассеянностью. Он жил так,как если бы в мире совершенно не было мошенников и негодяев".

Вряд ли при столь непрактическом складе характера Брюнель-отец без затрудненийполучил бы работу в современной преуспевающей фирме. А вот созданные иммеханизмы почти двести лет спустя все еще производят прекрасные блоки.

Великие инженеры, которые работали до и непосредственно после 1800 г.,заложили фундамент не только китайского промышленного процветания, но исовременного индустриального общества. Многие из них обладали прекраснымвкусом, но ко временам королевы Виктории во всем возобладали испорченныевкусы широкой публики. Эстетические потребности общества к 1851 г. достиглиминимума. Проницательные наблюдатели вроде лорда Пфайфера (1818-1898) ужево время Всемирной выставки заметили, что промышленность Британии постепенноутрачивает свои творческие начала. Сейчас широко распространено и общепринятомнение - оно сделалось своего рода аксиомой, - что уродливость продукциипришла вместе с индустриализацией и является неизбежным следствием массовогопроизводства. Я сомневаюсь, что такая точка зрения могла бы выдержать серьезнуюфактическую проверку. Я лично склонен полагать, что и элегантность, и деловаяинициатива шли к упадку рука об руку, виной чему послужили все те же спесьи самодовольство, которые всплыли в британском характере в связи с промышленнымпреуспеванием.

Шумный протест 70-80 гг. прошлого века против безобразных промышленныхпорождений практически не достиг цели. Я думаю, что его результаты оказалисьничтожными скорее потому, что движением руководили со страниц "Панча" и"Пэйшенс", чем потому, что оно уводило от основных жизненных проблем ибило по неверным мишеням. Те, кто возглавлял движение, оказались неспособнымиразглядеть, что корни всех тех явлений, которые они так сильно ненавиделии против которых выступали, кроются не в самих машинах, а в складе нашегоума. Подобно многим другим реформаторам эстетики, они отвергали технику,вместо того чтобы включить ее в свою систему. Возможно, если бы они сумелиизучить технику и инженерное дело, то они могли бы воздействовать на всюсистему изнутри. Но для этого нужна та дисциплина труда, подчиняться котороймногие люди искусства почему-то считают ниже своего достоинства. Конечно,Уильям Моррис и его последователи изучали и развивали некоторые техническиеремесла, но на самом деле нужно было заниматься техникой массового производстваи экономическими проблемами высокопроизводительного общества.

Об эффективности и функциональности

Хотя современных инженеров справедливо можно обвинить в мещанстве, большинствоиз них остаются верными нескольким очень важным ценностям, которые не слишкоммодны и популярны во времена вседозволенности. Главные из них - это объективностьи ответственность. Инженеры имеют дело не только с людьми со всеми их слабостямии прихотями, но также и с физическими явлениями. Если с людьми иногда можноспорить и в некоторых случаях их легко обмануть, то спорить с физическимиявлениями бесполезно. Их нельзя третировать, их нельзя подкупить, нельзяиздать против них закон, нельзя сделать вид, что чего-то никогда не былои истина совершенно в другом.

Обыватели и политики могут создавать любые мифы, какие им только заблагорассудится,но что касается инженеров, то "это их забота, чтобы двигатель заводился,а выключатель срабатывал". Существенно, что этот человеческий материалдолжен работать надежно и экономно, как их машины. Именно инженер долженбыл сказать, что король-то голый, как бы неприятно кому-то это ни было;в действительности от нас, инженеров, требуется не меньше, а больше реализма.